Письма не горят
Что же писала в прошлом газета о тех жутких зверствах, которые творили фашистские оккупанты и их прихвостни на территории Гродненского района? Полистав подшивки второй половины 50-х годов, 60-х и 70-х, не обнаружил в издании хоть сколько-нибудь заметной публикации на тему Холокоста и в целом исторической памяти, приуроченной к скорбной дате.
Впрочем, в четырехполосном номере «Сельскай навіны» (предшественницы «Перспективы») за 29 января 1997 года нашел заметку руководителя музея колхоза имени П. И. Деньщикова Владимира Козырева под заголовком «Породнило горе». Многолетний внештатный автор газеты Владимир Сергеевич рассказал историю появления в музее восьми писем, отправленных из Германии в 1943 – 44 годах.
Однажды на уроке старшеклассник из деревни Лаша Петя Амброжевич сообщил:
– Мы перебираемся из старой хаты в новую. Печку расстапливаем лишними бумагами. Попадаются какие-то письма про жизнь в Германии.
Как выяснилось, эти 8 писем писала на родину в Лашу с чужбины своему двоюродному брату Николаю Лукичу Козелу Валентина Каберда. Любопытный факт. Поскольку населенные пункты Гродненщины были включены в собственность Германии, то этим самым ее жители получили право на переписку по установленному графику, но, разумеется, до поры до времени. В письмах – тоска по родине и перечисление бесконечных работ у бауэра: посев, прополка, пастьба, уборка урожая… Намеками – о гуле самолетов и приближающемся фронте, о попавшем в плен под Курском хозяйском сыне, об убитом в Карпатах втором.
Сестры по несчастью
Какова же судьба автора письма? Поиски привели Владимира Козырева на одну из гродненских улиц, где проживали супруги Тодорович. По словам хозяйки квартиры Валентины Савельевны, родом Валентина из деревни Нетечи. Осенью 1942-го к ним явился немецкий староста и приказал отвести 17-летнюю Валю на работу в гродненскую столовую. В противном случае, угрожал, вывезут всю семью. Так девушка оказалась на сборном пункте в гродненской тюрьме, а потом в немецкой неволе в 50 км от Кенигсберга. Два года она доила 12 коров, кормила свиней, вывозила навоз за 2 кусочка хлеба, чай на завтрак и какую-то картофельную баланду в обед.
В начале февраля 1945-го Валентину освободили и направили на работу в госпиталь. С ним она попала еще и на войну с Японией. По возвращении домой трудилась в колхозе. А выйдя замуж, перебралась в Гродно. Работала швеей.
В свое время активный внештатный автор газеты Илья Борисов поведал о судьбе еще одной девушки марии Жук со Скидельщины, тоже угнанной в Германию на принудительные работы. В августе 44-го в подвале Прусского фольварка она оставила на стене надпись со своим домашним адресом и просьбой к советским бойцам сообщить, что ее и подружек немцы угоняют на Запад. Советские солдаты в октябре нашли надпись и написали об этом ее родителям. Больше о Марии ничего не известно. Сгинула на чужбине. Фотография и два ее письма домой помещены в районной книге «Память».
Жест доброй воли
Что же касается Валентины Каберды, то ее с Марией Жук роднят страдания, перенесенные в годы военного лихолетья. Сестрами по несчастью можно также считать многих наших землячек – Анастасию Конюшок и Ольгу Кравцевич из Луцковлян, Марию Сачевко и Нину Будник из Бобровников и других.
И последнее. Из восьми писем Валентины Каберды лишь одно экспонируется на стенде в музее СПК имени Деньщикова. Пять хранятся в фондах, а два вернулись к… автору. Разумеется, замечал в материале Владимир Козырев, это – нарушение музейных инструкций. Экспонаты нельзя раздавать. Но жест доброй воли сделан «из более высоких соображений», подчеркивал он. «Перечитывайте эти письма, дорогая Валентина Савельевна (Тодорович – Прим. авт), еще долгие-долгие годы! Здоровья Вам и счастья!»
Покаянное
Мы стали жить лучше,
мы стали жить легче.
Ах, если бы нас еще очеловечить.
Мы проще жить стали.
Нам мыслить сложнее.
Ах, если б хоть чуточку мы
поумнели.
Мы даже, владея пятью языками,
вкус зёрен родного почти
забываем.
Мы якаем чаще, себе потакая.
Булат Окуджава нас не упрекает.
А быковский взгляд, что
с окопною правдой
далёк, как взлетевшая в небо
петарда.
И ждёт где-то там моей
весточки папа,
но письма укрыты таким
снегопадом…